Неточные совпадения
А уж там в стороне четыре пары откалывали мазурку; каблуки ломали пол, и армейский штабс-капитан
работал и душою и
телом, и руками и ногами, отвертывая такие па, какие и во сне никому не случалось отвертывать.
Самгин шагал мимо его, ставил ногу на каблук, хлопал подошвой по полу, согревая ноги, и ощущал, что холод растекается по всему
телу. Старик рассказывал:
работали они в Польше на «Красный Крест», строили бараки, подрядчик — проворовался, бежал, их порядили продолжать работу поденно, полтора рубля в день.
В кабинете он зажег лампу, надел туфли и сел к столу, намереваясь
работать, но, взглянув на синюю обложку толстого «Дела М. П. Зотовой с крестьянами села Пожога», закрыл глаза и долго сидел, точно погружаясь во тьму, видя в ней жирное
тело с растрепанной серой головой с фарфоровыми глазами, слыша сиплый, кипящий смех.
В течение пяти недель доктор Любомудров не мог с достаточной ясностью определить болезнь пациента, а пациент не мог понять, физически болен он или его свалило с ног отвращение к жизни, к людям? Он не был мнительным, но иногда ему казалось, что в
теле его
работает острая кислота, нагревая мускулы, испаряя из них жизненную силу. Тяжелый туман наполнял голову, хотелось глубокого сна, но мучила бессонница и тихое, злое кипение нервов. В памяти бессвязно возникали воспоминания о прожитом, знакомые лица, фразы.
Самгин пошел мыться. Но, проходя мимо комнаты, где
работал Кумов, — комната была рядом с ванной, — он, повинуясь толчку изнутри, тихо приотворил дверь. Кумов стоял спиной к двери, опустив руки вдоль
тела, склонив голову к плечу и напоминая фигуру повешенного. На скрип двери он обернулся, улыбаясь, как всегда, глуповатой и покорной улыбкой, расширившей стиснутое лицо его.
С пяти часов утра до двенадцати ночи голый и босой человек, только в одном коротеньком фартучке от пупа до колена,
работает беспрерывно всеми мускулами своего
тела, при переменной температуре от 14 до 60 градусов по Реомюру, да еще притом все время мокрый.
Когда одну женщину свободного состояния спросили на следствии, откуда у нее деньги, она ответила: «
Заработала своим
телом».
Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, — все это пугало посторонних, и только близкие к инвалиду люди знали, что в изрубленном
теле бьется горячее и доброе сердце, а в большой квадратной голове, покрытой щетиной густых волос,
работает неугомонная мысль.
На Рублихе пока сделана была передышка.
Работала одна паровая машина, да неотступно оставался на своем месте Родион Потапыч. Он, добившись цели, вдруг сделался грустным и задумчивым, точно что потерял. С ним теперь часто дежурил Матюшка, повадившийся на шахту неизвестно зачем. Раз они сидели вдвоем в конторке и молчали. Матюшка совершенно неожиданно рухнул своим громадным
телом в ноги старику, так что тот даже отскочил.
Галдевшая у печей толпа поденщиц была занята своим делом. Одни носили сырые дрова в печь и складывали их там, другие разгружали из печей уже высохшие дрова. Работа кипела, и слышался только треск летевших дождем поленьев. Солдатка Аннушка
работала вместе с сестрой Феклистой и Наташкой. Эта Феклиста была еще худенькая, несложившаяся девушка с бойкими глазами. Она за несколько дней работы исцарапала себе все руки и едва двигалась: ломило спину и
тело. Сырые дрова были такие тяжелые, точно камни.
«С богом, на перебой,
работайте, молодцы», — проговорил кормщик, налегши обеими руками и всем
телом на рукоятку тяжелого кормового весла; спустя ее до самого дна кормы и таким образом подняв нижний конец, он перекинул весло на другую сторону и повернул нос лодки поперек Волги.
Они чмокают губами и жалеют эти
тела, способные
работать и обогащать, наслаждаться и творить.
Работая головой по нескольку часов в день, князь, по его словам, имел для себя правилом упражнять и
тело.
Чрезмерное количество выпитого сегодня вина не опьянило Андрея Ильича, но действие его выразилось р необычайном подъеме энергии, в нетерпеливой и болезненной жажде движения… Сильный озноб потрясал его
тело, зубы так сильно стучали, что приходилось крепко стискивать челюсти, мысль
работала быстро, ярко и беспорядочно, как в горячке. Андрей Ильич, незаметно для самого себя, то разговаривал вслух, то стонал, то громко и отрывисто смеялся, между тем как вальцы его сами собой крепко сжимались в кулаки.
Вот, извиваясь ужом, то прыгая на плечи, то проскальзывая между ног людей,
работает всем своим сухим, но гибким и жилистым
телом крестный…
Прежде я много
работал и много думал, но никогда не утомлялся; теперь же ничего не делаю и ни о чем не думаю, а устал
телом и душой.
Во время сенокоса у меня с непривычки болело все
тело; сидя вечером на террасе со своими и разговаривая, я вдруг засыпал, и надо мною громко смеялись. Меня будили и усаживали за стол ужинать, меня одолевала дремота, и я, как в забытьи, видел огни, лица, тарелки, слышал голоса и не понимал их. А вставши рано утром, тотчас же брался за косу или уходил на постройку и
работал весь день.
То есть они, собственно говоря, были. Я выбрал, как, мне показалось, наиболее подходящую из нескольких особ, занимающихся этим делом в Петербурге, и начал усердно
работать. Но, боже мой, как не похожа была эта Анна Ивановна на взлелеянное мною создание, так ясно представлявшееся моим закрытым глазам! Она позировала прекрасно, она не шевелилась по часу и добросовестно
зарабатывала свой рубль, чувствуя большое удовольствие от того, что ей можно было стоять на натуре в платье и не обнажать своего
тела.
Теперь, когда прошло десять лет, жалость и страх, вызванные записями, конечно, ушли. Это естественно. Но, перечитав эти записки теперь, когда
тело Полякова давно истлело, а память о нем совершенно исчезла, я сохранил к ним интерес. Может быть, они нужны? Беру на себя смелость решить это утвердительно. Анна К. умерла в 1922 году от сыпного тифа и на том же участке, где
работала. Амнерис — первая жена Полякова — за границей. И не вернется.
За спинами у них хаотически нагромождены ящики, машины, какие-то колеса, аристоны, глобусы, всюду на полках металлические вещи разных форм, и множество часов качают маятниками на стенах. Я готов целый день смотреть, как
работают эти люди, но мое длинное
тело закрывает им свет, они строят мне страшные рожи, машут руками — гонят прочь. Уходя, я с завистью думаю...
В те дни
работал я на заводе за сорок копеек подённо, таскал на плечах и возил тачкой разные тяжести — чугун, шлак, кирпич — и ненавидел это адово место со всей его грязью, рёвом, гомоном и мучительной
телу жарой.
Подживала нога у меня, собирался я уходить и уже мог
работать. Вот однажды чищу дорожки, отгребая снег, идёт эта клирошанка, тихо идёт и — как застывшая. В правой руке, ко груди прижатой, чётки, левая плетью вдоль
тела повисла; губы закушены, брови нахмурены, лицо бледное. Поклонился я ей, дёрнула головой кверху и взглянула на меня так, словно я ей великое зло однажды сделал.
Заседатель, видимо, сильно устал. Его широкая грудь
работала, как кузнечные мехи, и все тучное
тело ходило ходуном под короткою форменною шинелью довольно изящного покроя. Щеки тоже вздувались и опадали, причем нафабренные большие усы то подымались концами и становились перпендикулярно, то опять припадали к ушам. Большие, сероватые с проседью и курчавые волосы были покрыты пылью.
С ранней молодости ее держали в черном
теле:
работала она за двоих, а ласки никакой никогда не видала; одевали ее плохо; жалованье она получала самое маленькое; родни у ней все равно что не было: один какой-то старый ключник, [Ключник — слуга, ведавший в барском доме съестными припасами, кладовой и погребом.] оставленный за негодностью в деревне, доводился ей дядей да другие дядья у ней в мужиках состояли, вот и все.
— Верно! — соглашается Гнедой. — Это я зря, не надо ругаться. Ребята! — дёргаясь всем
телом, кричит он. Вокруг него летает лохмотье кафтана, и кажется, что вспыхнул он тёмным огнём. — Ребятушки, я вам расскажу по порядку, слушай! Первое —
работал. Господь небесный, али я не
работал? Бывало, пашу — кости скрипят, земля стонет —
работал — все знают, все видели! Голодно, братцы! Обидно — все командуют! Зиму жить — холодно и нету дров избу вытопить, а кругом — леса без края! Ребятёнки мрут, баба плачет…
Горехвастов
работал и умом, и руками, и ногами, и всеми членами
тела для приобретения фортуны.
Правда,
работая под шапито, трудно приобрести известность, но хорошо уже и то, что в течение трех месяцев
тело, мускулы, нервы и чувство темпа не отстают от манежной тренировки. Недаром же цирковая мудрость гласит: «Упражнение — отец и мать успеха».
Мы боимся смерти только потому, что считаем собою то орудие, которым мы призваны
работать, — свое
тело. А стоит привыкнуть считать собою то, что
работает орудием, — дух, и не может быть страха. Человек, считающий свое
тело только данным ему для работы орудием, испытает в минуту смерти только сознание неловкости, которое испытал бы работник, когда у него отнято прежнее орудие, которым он привык
работать, а новое не дано еще.
Не расчет приучать себя к роскоши, потому что чем больше тебе для твоего
тела нужно, тем больше надо трудиться
телом же для того, чтобы лучше накормить, одеть, поместить свое
тело. Ошибка эта незаметна только для таких людей, которые тем или другим обманом сумели так устроиться, чтобы другие должны были не на себя, а на них
работать, так что для таких людей, для богатых, это уже, кроме того, что не расчет, еще и дурное дело.
Тело хочет блага только себе, хотя бы во вред душе; душа же хочет блага себе, хотя бы во вред
телу. Борьба эта кончается только тогда, когда человек поймет, что жизнь его не в
теле, а в душе, и что
тело — это только то, над чем должна
работать его душа.
Если ты здоров да
поработал до усталости, то хлеб с водой тебе слаще покажется, чем богачу все его приправы, солома для постели мягче всяких пружинных кроватей и кафтан рабочий приятнее на
теле всяких бархатных и меховых одежд.
У меня было воспаление мозга, и я несколько дней находился на краю гроба; молодая натура моя вынесла эту опасную болезнь — и я после кризиса очнулся, но неблагонадежные тонкие ноги не в силах были держать моего исхудалого
тела, и распаленная страстною жаждою знаний голова моя была не в силах
работать.
— Вот вы увидите, — сказала она мне, — я вас сейчас же запрягу в работу. Все эти дни бренное мое
тело совсем расклеилось. А нужно мне писать. Вы мне
поработаете. Садитесь-ка…
За то, что он теперь день и ночь
работал веслом, ему платили только десять копеек в сутки; правда, проезжие давали на чай и на водку, но ребята делили весь доход между собой, а татарину ничего не давали и только смеялись над ним. А от нужды голодно, холодно и страшно… Теперь бы, когда всё
тело болит и дрожит, пойти в избушку и лечь спать, но там укрыться нечем и холоднее, чем на берегу; здесь тоже нечем укрыться, но всё же можно хоть костер развесть…